Марк Твен - Принц и нищий [Издание 1941 г.]
И, торопливо пробираясь сквозь шумную толпу на мосту, он несколько раз повторял (как будто эта мысль была особенно приятна ему):
«Он поворчал, но пошел, пошел потому, что думал, что его зовет Майлс Гендон. Милый мальчик! Он бы этого не сделал ни для кого другого, — уж я его знаю!»
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Король умер — да здравствует король!
В это самое утро, на рассвете, Том Кэнти проснулся от тяжелого сна и открыл глаза в темноте. Несколько мгновений он лежал молча, пытаясь разобраться в путанице мыслей и ощущений и притти к какому-нибудь выводу, и вдруг воскликнул с восхищением, но негромко:
— Я понял! Я понял! Теперь я окончательно проснулся. Привет тебе, радость! Исчезни печаль! Эй, Нэн, Бэт! сбросьте с себя солому, бегите скорее ко мне: я сейчас расскажу вам самый дикий сон, какой только могут навеять на человека ночные духи! Эй, Нэн, Бэт, что же вы?
Чья-то темная фигура появилась у его постели, чей-то голос оказал:
— Что угодно тебе повелеть?
— Повелеть?.. О горе мне, я узнаю твой голос! Говори… кто я такой?
— Еще вчера ты был принц Уэльский, ныне же ты мой августейший повелитель, Эдуард, король Англии.
Том спрятал голову в подушку и жалобно пролепетал:
— Увы, это был не сон! Иди, отдыхай, добрый сэр! Оставь меня одного с моим горем!
Том опять уснул, и немного погодя ему приснился приятный сон. Ему снилось, что на дворе лето и будто он играет один на прекрасной лужайке, которая зовется Гудмэнсфилд,[20] как вдруг к нему подходит карлик, горбатый, с длинными рыжими бакенбардами, и говорит:
— Копай возле этого пня!
Том послушался и нашел целых двенадцать блестящих новых пенсов — сказочное богатство! Но лучшее было впереди, потому что карлик сказал:
— Я тебя знаю. Ты добрый, достойный мальчик; твое горе кончилось, пришел день награды. Копай на этом самом месте каждую неделю, и ты каждый раз будешь находить здесь сокровище — двенадцать блестящих, новых пенсов. Только храни это в тайне, не говори никому.
Затем карлик исчез, а Том со своей добычей помчался во Двор объедков, говоря себе: «Теперь я каждый вечер буду давать отцу по одному пенни; он будет думать, что я собрал их, прося милостыню, это будет веселить его сердце, и он перестанет бить меня. Один пенни в неделю я буду давать доброму священнику, который учит меня, а остальные четыре — матери, Нэн и Бэт. Мы не будем больше голодать и ходить оборванцами. Прощай, нужда, вечный страх и побои!»
Во сне он мгновенно очутился в своем грязном жилище; прибежал туда запыхавшись, но глаза у него так и прыгали от радости; он бросил четыре монеты на колени матери, крича:
— Это тебе!.. все тебе, все до одного! Тебе и Нэн, и Бэт… Это честно заработанные деньги, не выпрошенные и не украденные!
Счастливая, удивленная мать прижала его к своей груди и воскликнула:
— Час уже поздний. Не угодно ли будет вашему величеству встать?
Ах, он ждал не такого ответа. Сон рассеялся. Том проснулся и открыл глаза.
У его постели стоял роскошно одетый первый лорд опочивальни. Радость, вызванная лживым сном, сразу исчезла: бедный мальчик увидел, что он все еще пленник и король. Комната была переполнена царедворцами в пурпуровых мантиях — траурный цвет — и знатными прислужниками монарха… Том сел на постели и из-за тяжелых шелковых занавесей смотрел на всю эту великолепную толпу.
Затем началась долгая и трудная церемония одевания, причем все время придворные один за другим становились на колени, приветствуя маленького короля и выражая ему сочувствие по поводу его тяжелой утраты. Первый взял рубашку лорд обер-шталмейстер и передал ее первому лорду-егермейстеру, тот передал ее второму лорду опочивальни, этот, в свою очередь, — главному лесничему Виндзорского леса, тот — третьему обер-камергеру, этот — королевскому канцлеру герцогства Ланкастерского, тот — заведующему гардеробом, этот — герольдмейстеру, тот — коменданту Тауэра, этот — лорду, заведующему внутренним распорядком дворца, тот — наследственному подвязывателю салфетки, этот — первому лорду-адмиралу Англии, тот — архиепископу кентерберийскому, и, наконец, архиепископ — первому лорду опочивальни, который надел рубашку — или, вернее, то, что от нее осталось, — на Тома. Бедный мальчик, это напоминало ему передачу из рук в руки ведер во время пожара.
Каждая принадлежность туалета подвергалась тому же медленному и торжественному процессу; в конце концов эта церемония так страшно надоела Тому, что он чуть не вскрикнул от радости, увидав наконец, что длинные шелковые чулки кончили странствование вдоль линии, значит, церемония близилась к концу. Но радость его была преждевременна. Первый лорд опочивальни получил чулки и уже готовился облечь ими ноги Тома, но вдруг покраснел и поспешно сунул чулки обратно в руки архиепископа кентерберийского, пробормотав с изумлением:
— Смотрите, милорд!
Очевидно, с чулками было что-то неладное. Архиепископ побледнел, потом покраснел и передал чулки адмиралу, прошептав:
— Смотрите, милорд!
Адмирал в свою очередь передал чулки наследственному подвязывателю салфетки, причем у него едва хватило силы прошептать:
— Смотрите, милорд!
— Смотрите, милорд!
Таким образом чулки пространствовали обратно вдоль всей линии, через руки лорда-сенешала, коменданта Тауэра, герольдмейстера, заведующего гардеробом, королевского канцлера герцогства Ланкастерского, третьего обер-камергера, главного лесничего Виндзорского леса, второго лорда опочивальни, первого лорда-егермейстера, сопровождаемые все тем же удивленным и испуганным топотом: «смотрите, смотрите!» пока, наконец, не попали в руки обер-шталмейстера. Тот, бледный, как полотно, с минуту разглядывал причину общего смущения, затем хрипло прошептал:
— Господи, помилуй! От кончика подвязки отскочил жестяной наконечник! В Тауэр главного хранителя королевских чулок! — и обессиленный склонился на плечо первого егермейстера.
Тем временем принесли другие чулки, у которых подвязки были целы.
Но все на свете рано или поздно кончается. Том Кэнти получил наконец возможность выбраться из постели. Один сановник, специально предназначенный для этой цели, налил воды в таз, другой сановник руководил умыванием, третий держал наготове полотенце. Том благополучно совершил обряд омовения и поступил в распоряжение королевского парикмахера. Из рук этого художника он вышел грациозным и хорошеньким, как девочка, — в накидке и штанах из пурпурного атласа и в шляпе с пурпурными перьями. Из опочивальни он торжественно проследовал в столовую сквозь толпу придворных; все они расступались, давая ему дорогу, и преклоняли колено.
После завтрака его провели с подобающими церемониями, в сопровождении главных сановников государства и почетной стражи из пятидесяти инвалидов с золочеными бердышами в руках, в тронную залу, где его «дядя», лорд Гертфорд, стал у трона, чтобы помогать королю своим мудрым советом.
Прежде всего появились именитые лорды, назначенные покойным королем его душеприказчиками, испросить согласия Тома на разные свои распоряжения. Это была пустая формальность, но не совсем, так как в то время еще не было лорда-протектора. Архиепископ кентерберийский доложил постановление душеприказчиков о похоронах покойного монарха и в заключение прочел подписи душеприказчиков, а именно: архиепископ кентерберийский; лорд-канцлер Англии; Вильям лорд Сент-Джон; Джон лорд Рассел; Эдуард граф Гертфорд; Джон виконт Лисли; Кетберт, епископ дургэмский…
Том не слушал, его еще раньше смутил в этом документе один удивительный пункт. Он повернулся к лорду Гертфорду и шопотом спросил:
— На какой день, он говорит, назначены похороны?
— На шестнадцатое число будущего месяца, государь!
— Это просто удивительно! Разве он продержится до тех пор?
Бедный мальчик! Королевские обычаи были ему еще внове. Он привык видеть, что на Дворе объедков покойников спроваживали гораздо быстрее. Двумя-тремя словами лорд Гертфорд успокоил его.
Затем статс-секретарь доложил о постановлении государственного совета, назначившего на другой день в одиннадцать часов прием иностранных послов. Требовалось согласие короля.
Статс-секретарь доложил о постановлении государственного совета.
Том вопросительно посмотрел на лорда Гертфорда. Тот шепнул:
— Ваше величество да соблаговолит изъявить согласие. Они явятся для того, чтобы засвидетельствовать соболезнование их царственных повелителей по поводу тяжкой утраты, постигшей ваше величество и все государство.
Том поступил, как ему было сказано. Другой статс-секретарь начал читать записку о расходах на штат покойного короля, достигших за последнее полугодие двадцати восьми тысяч фунтов стерлингов; сумма была так велика, что у Тома Кэнти дух захватило; еще больше изумился он, узнав, что из этих денег двадцать тысяч еще не уплачено, и окончательно разинул рот, когда оказалось, что королевская сокровищница почти что пуста, а его тысяча слуг очень стеснены и давно уже не получают жалованья. Том не сдержался и горячо выразил свои опасения:
